— Это правда, — поддержал Анджелони Бодеман. — За прошедшие годы, несмотря на все потери, ряды наши выросли и окрепли. По далеко не полным данным, общество филадельфов насчитывает сегодня до четырех тысяч членов!

— А посмотрите кругом, — подхватил Эв Демайо, — повсюду создаются новые организации, предлагающие нам союз и совместные действия; это братья-адельфы в Пьемонте, «голубые братья» в армии, «добрые кузены» в департаменте Юра и многие другие…

— Да что тут говорить о департаменте Юра или Пьемонте! — воскликнул Бланше. — Вспомните, что творилось на улицах Парижа, когда стало известно об аресте брата Фабия: казалось, тиран не устоит — так его поносили манифестанты, запрудившие все улицы; и полиция ничего не могла с ними сделать!

Базен с улыбкой поднял руку, призывая к спокойствию.

— Тише, братья. Меня радуют ваш энтузиазм и ваша вера. И я отнюдь не собираюсь сгущать краски, когда говорю о наших просчетах и поражениях — ведь они были, и вы о них знаете не хуже меня. Я желал бы довести до вашего сведения лишь одно: если хочешь добиться цели, взвешивай свои средства и не слишком рассчитывай на других. Что бы вы там ни говорили, тактика брата Фабия была порочной. А грязными методами никогда не добьешься чистых результатов. И потом… Мы недооценивали наших врагов, мы были слишком доверчивы, словно дети, и позволяли проникать в нашу среду провокаторам, обильно подсылаемым негодяем Фуше. Теперь, после новых программы и устава, составленных братом Фелипоменом и утвержденных вами, опасность этого уменьшилась, но все равно нужно быть постоянно настороже. И… довольно выжидать, пора приступать к действиям.

— Но мы же действовали! — с обидой в голосе воскликнул Миотти.

— Действовали… Но безуспешно. Сделаем выводы. Я думаю, братья, весь наш путь может быть поделен на три периода. Первый — беспорядочные, плохо подготовленные действия. В ту пору — это было начало Консульства — состоялось несколько заговоров, но все они провалились. И причина ясна. Даже если не говорить о провокаторах господина Фуше. Мы были слабо подготовлены, мы были новичками в нашем деле. На смену беспорядочным и неудачным действиям пришел период раздумий, осмысления прошедшего; это было время застоя, топтания на месте, время выжидания и надежд на роялистов. Теперь начинается третий и, думаю, последний период. То будет снова время действий, но действий глубже осмысленных, с учетом прежних ошибок. И этот этап завершится победой!..

Раздались аплодисменты. Братья поняли своего соратника.

— Наши ряды растут. Сегодня с нами солидарны сенаторы Гара, Колан, Ланжюине, Гийо и другие. У нас много сторонников в армии. Наши идеи начинают проникать в толщу населения Франции и соседних земель. И недаром один из братьев заявил об увеличении числа членов общества, а другой упомянул о братских организациях в Пьемонте и департаментах. Хотелось бы, чтобы каждый из вас поделился своими сведениями о том, как народ в разных местах воспринял провозглашение империи и незаконные действия тирании.

— Имеются данные плебисцита, — иронически заметил Демайо.

— Это мы знаем. И знаем, как проводился плебисцит. Именно поэтому я и прошу, чтобы здесь поделились неофициальными, иначе говоря, более точными сведениями…

…Сведений было много. Каждый из архонтов имел предварительное задание обследовать тот или иной район, и теперь они сообщали результаты своих изысканий. Эти материалы обнадеживали. В Марселе и Тулоне, в Бордо, Безансоне, Невере и Бресте, в Милане, Турине, Венеции, Генуе и Неаполе, в Байонне и Мадриде — везде отмечалось открытое недовольство переворотом 1804 года. Оно проявлялось по-разному. Кое-где прошли демонстрации протеста, в других местах стены домов покрылись антиправительственными афишами, в третьих — активизировались масонские ложи республиканского толка. Полиция срывала афиши и разгоняла демонстрантов, шли многочисленные аресты, но это не помогало. Во время театральных спектаклей слышались оппозиционные выкрики, повсюду распространялись антибонапартистские карикатуры. Особенно впечатляли события в Ангулеме.

— Этот город, — рассказывал Эв Демайо, — стал как бы центром целого революционного района. Противостояние правительству возглавил сам комендант города, генерал Мале. Он сформировал особый республиканский комитет, совершенно открыто организующий манифестации, во время которых поются запрещенные республиканские песни.

— А что же полиция? — спросил кто-то.

— Полиция оказалась бессильной. Сам тиран боится доблестного генерала Мале и не велит его трогать.

— Это басни…

— Такого не может быть!

— Не морочь нам головы, твои сведения не проверены.

И тут раздался громкий выкрик:

— Они проверены и перепроверены! «Такого не может быть», — говорите вы?

Анджелони потрясал над головой какой-то бумагой.

— Как раз об этом я и хотел вам рассказать. У нас с братом Марием [16] , по-видимому, общий источник сведений. Я уже говорил вам, что недавно получил письмо — вот оно. Получил, разумеется, не по почте, а через одного из братьев-путешественников. Автор письма — Фелипомен. Он подробно рассказывает о том, что вы только что слышали, поэтому повторяться не буду. Но добавлю одно: из письма у меня составилось впечатление, что Мале хорошо информирован о нашем обществе и не прочь вступить в него, с братом же Фелипоменом он поддерживает постоянную связь…

Снова раздались аплодисменты.

Поднялся Базен.

— Услышанное нами более чем интересно. Но хотелось бы иметь обстоятельную справку об этом человеке. Строго говоря, мы все слышали о нем, но кто бы из вас мог сделать подробное сообщение?

— Это могу сделать я, — сказал Демайо. — Мы земляки и давние товарищи — буквально со школьной скамьи. В годы революции и в последующее время мы никогда не теряли друг друга из виду.

— Так расскажи же, брат Марий.

— Слушайте…

19

…Позднее филадельфы окрестят Клода-Франсуа Мале «Леонидом», и это далеко не случайно: своей силой воли, бесстрашием, целеустремленностью, благородством души этот удивительный человек был достоин имени полулегендарного спартанского героя.

А Филипп Буонарроти, составляя на склоне лет список великих людей революции, рядом с именами Робеспьера, Сен-Жюста и Бабефа поставит имя Мале, сопроводив его следующими словами: «Пламенный республиканец-демократ, из мрака тюрьмы он восстал против императорского деспотизма в защиту народа и его прав…»

…Он, как и Сен-Симон, как и сам Буонарроти, принадлежал к древнему дворянскому роду, обедневшему к концу XVIII века, но сохранившему все свои родовые грамоты и феодальную спесь; то был род графов Перигоров из Гиэни. В 1804 году ему исполнилось пятьдесят лет — позади оставалась большая жизнь, полная борьбы и тревог. И когда он вспоминал об этапах этой жизни, повествуя о ней Демайо или Анджелони, ему самому иной раз не верилось: а неужели все было именно так?..

Аристократ до мозга костей, голубая кровь… Воспитание, характерное для изыска старого режима: домашние преподаватели и гувернеры, история, генеалогия и геральдика, гимнастика и верховая езда… Раннее зачисление в дворянский полк; едва добравшись до места назначения, он уже капитан королевских мушкетеров! Но вот наступает революция, и аристократ Клод-Франсуа де Мале делает неожиданный поворот: из капитана королевских мушкетеров он превращается в капитана народной милиции родного города Доля! Мало того. Отбросив от своего имени дворянскую частицу «де», 14 июля 17 90 года, на знаменитом празднике Федерации в Париже, он уже представляет революционные силы всего Юрского департамента!..

Чудесное превращение? Исключительный случай?

Не такой уж исключительный.

В те годы то же случилось со многими молодыми аристократами, начитавшимися Руссо и Мабли, воодушевленными американской Войной за независимость, разочарованными в своей среде и том режиме, который выпестовал их.